Истории дедушки Сережи: клуб старшеклассников

истории дедушки Сережи

Древнеавангардистское здание Дворца пионеров первоначально строилось под модную в 30-х годах фабрику-кухню, и его соседство с неорусской богатырской громадой Воскресенского собора (в ту пору занимаемого каким-то складом), часовенкой, превращенной в керосинную лавку, и всем комплексом Христорождественского монастыря создавало причудливый конгломерат эпох, перемешанный аромат которых как бы предшествовал духу, что витал в ни на что не похожих, без прямых углов, коридорах Дворца. Его интерьер придуман был знаменитым конструктивистом Иваном Леонидовым и стал едва ли не единственным из осуществленных им проектов, что как бы закрепляло уникальность здешней атмосферы.

Занесло нас сюда почти случайно. «Почти» потому, что закономерность все-таки была – иначе наша юная жизнь имела бы существенно иную окраску. И кабинет, в который мы попали – с черными кожаными креслами, напоминающими фильмы про Ленина, в которых довольно странно смотрелись не сказать чтоб сильно серьезные физиономии сверстников, и хозяйка кабинета – с прической в стиле 20-х годов, с вожатским блеском в глазах и такой же статью в прямой спине, — всё это охватило нас, впечатало в себя, так что уходить отсюда уже не хотелось. И мы с одноклассником Юрой, пришедшие с маловразумительной миссией что-то такое узнать о готовящейся встрече КВН, вдруг оказались здесь удивительно кстати.

Неведомые нам самим полномочия тут же были признаны, и нас приняли в городской клуб старшеклассников. Тут же встрял я в обсуждение не помню чего, но достаточно горячо. И едва ли не на следующем заседании после того, как председатель клуба Люда Дробина подала в отставку в связи с приближающимися выпускными экзаменами, я вдруг оказался на ее месте.

Ах, Люда, Люда… И видел-то я ее раз пять в жизни, но когда узнал о нелепой ее смерти в тридцать с чем-то, сразу вспыхнуло: ну почему именно она? Была в ней какая-то человеческая раритетность, нравственная определенность, что проступала и в школьную пору, когда натура еще податлива и сама себе непонятна. Красавицей она не была, но в округлом ее лице и чуть широковатой стати проступало чисто русское обаяние, уверенное в себе и не опускающееся до кокетства. И сомнений быть не могло, что она-то уж точно «в горящую избу войдет»…

Так уж получалось, что слетались в этот клуб человечки с какой-то особинкой, может, и не всегда приметной, но ощутимой и ценимой каждым как в себе, так и в других. Может быть, она сводилась к тому, что мы предпочитали компанию друзей обычной подростковой стае. Здесь компания – вполне шестидесятническая — складывалась как бы сама собой. Чуждые ее духу уходили сами, кому здесь нравилось, кто чувствовал себя на месте – оставались.

Председательские обязанности состояли в сидении на большом кожаном кресле и в предоставлении слова желающим, а также нежелающим высказаться. Кажется, я делал что-то еще, но всегда за своей спиной я чувствовал помогающую, а когда и подталкивающую руку Клавдии Алексеевны. К счастью, несмотря на солидный партийный стаж, она любила ребят больше, чем «идею». От нее шло тепло, понимание, терпение. Она могла казаться колючей и насмешливой, но под ее воздействием каждый из нас раскрывал лучшее, что в нем было.

Идеологии было совсем немного, а комсомольская казенщина (которой, кстати, иные увлекались вполне искренне) в вечерах, конкурсах, «огоньках», встречах «КВН» (ради них, собственно, клуб и существовал) отсутствовала вовсе. Из «идейного» помнится только вечер интернациональной дружбы, в котором приняли участие несколько афганцев – слушателей академии ПВО. Переодетые офицеры из сказочного восточного королевства, каким виделся тогда Афганистан, скорее разочаровали своей сверхсдержанностью. Но сам факт такой встречи волновал, будоражил воображение. Потом, когда началась афганская война, я вспоминал тех афганцев, пытаясь представить, на чьей они теперь стороне. Хотя могли быть – на обеих.

На дворцовых «мероприятиях» круг общения заметно расширялся, мелькали все более запоминающиеся лица, рождались дружбы, симпатии, знакомства. Здесь действительно бывал «весь» город – наш, подростковый. Были, конечно, лица особенно известные: два дурашливых лицедея, безумно смешно и талантливо ведшие конферанс (во взрослости, увы, исхалтурившиеся и стершиеся), красавец-танцор с демонической внешностью в стиле Муслима Магомаева, были и просто умевшие оставаться всегда на виду, запоминаться. Вполне естественные в нашем негромадном городе случайные встречи и десятилетия спустя возбуждали полузабытые симпатии – хотя людьми мы стали (да и были, конечно) совсем разными.

Плясунья Тамара – безмерно влюбчивая рыжеволосая крошка, переполненная доверчивой нежностью ко всякому, кто обратит на нее внимание.

Летом 1963 года мы все вместе ездили в Москву — на стареньком теплоходике с выразительным названием «В-231».

На теплоходик вместе с нами погрузился едва ли не весь Дворец – плясуны, хористы, музыканты. Восемнадцать часов почти сплошной музыки, пения, какой-то сумасшедшей радости и любви ко всем – проплывающим мимо теплоходам, берегам с их городками и деревеньками, а более всего – к самим себе, своим как теперь казалось навечно друзьям. Именно там потрясла нас своей «цыганочкой» рыженькая Тамара. Читали и стихи – кто какие помнил, пели хором и соло, и каждого хотелось послушать.

Как же дружили мы все тогда! Зимой на каток, летом в горсад или на пляж, а то и просто дома собирались, у кого можно было. Всегда находилось, о чем поговорить, что обсудить. И расставаться было жалко до боли.

Потом жизнь развела. Но первое воскресенье февраля собирались во Дворце. Сначала в своем, старом, на Баррикадной. Потом в шикарном новом на проезде Дарвина.

Подрастали и затем становились «ветеранами» следующие за нами поколения старшеклассников. Мы смотрелись там стариками. Но однажды я привел на такой традиционный сбор свою 15-летнюю дочку. Не все знали, что это дочка, и кое-кто принял ее за мою подружку. Что ж, я неплохо тогда выглядел, и старые друзья порадовались за меня.

Не буду говорить о том, что всё кончилось. Жизнь продолжается. Но очень хочется, чтобы у нынешних юных сохранились в будущем не только воспоминания о юношеской дружбе, но и она сама. Как, например, у меня с моим одноклассником, а ныне дедушкой Юрой.