Истории дедушки Сережи. Как эсеры с коммунистами боролись

истории дедушки Сережи

История эта почти столетней давности, так что политический дух из нее, считай, выветрился, и осталась одна горечь жизни наших прадедов.

Как я узнал про нее – не спрашивайте. Любой коллекционер (а я такие истории, считай, всю жизнь собираю) расскажет вам про всякие счастливые случайности, когда нужная вещь сама с неба сваливается или, как рояль, в кустах обнаруживается. Вот и я примерно в тех же кустах лет тридцать назад уголовное дело обнаружил, относящееся к уже тогда далеким 1920-м годам. Посмотрел – и обратно положил, успев кое-что перефотографировать.

Главные события этой истории разворачивались на Вышневолоцкой мануфактуре, но внимательно следили за ней из еще не переименованной Твери, а точнее – из Тверского губотдела ОГПУ, преемника ЧК и предшественника НКВД.

Особый интерес она вызвала тем, что рабоче-крестьянская власть, утвердившаяся в результате пролетарской революции, в данном случае судила вполне революционного пролетария и как раз за то, что он пытался защищать интересы рабочего класса.

Этим пролетарием был Василий Андреевич Коптев, 1897 года рождения, бывший красногвардеец, участник Февральской революции в Петрограде. Весной 1917 года он вернулся в свой родной Вышний Волочек, где и встретил Октябрьскую революцию опять же красногвардейцем и членом одной из двух победивших в той революции партий, но не большевистской, а левоэсеровской. Летом 1918 года эти партии крупно поссорились, после чего Коптев, как член проигравшей партии, два года отбыл в заключении.

В конце 1926 года на Вышневолоцкой мануфактуре, где в то время работал Коптев, началась забастовка. Она была вызвана тем, что фабком, большинство в котором обманом захватили коммунисты, согласился с ухудшением положения рабочих. Расценки, при постоянном в условиях нэпа росте цен на товары первой необходимости, снижались, обещанной прибавки не последовало, да еще и внедрялся крайне неудобный режим работы в три смены. Осведомители, из числа тех же коммунистов, доносили в ОГПУ, что Коптев настраивает рабочих против фабкома. Один донос передавал разговор, подслушанный в уборной…

Но самый главный донос был подписан не осведомителем, а целой фабричной ячейкой ВКП(б), протокол заседания которой лег на стол начальника Тверского губотдела ОГПУ Перкона. В нем суммировались все «прегрешения» Коптева, разоблачавшего фактический сговор фабкома с администрацией фабрики, за которым явно просматривалась рука коммунистической ячейки. Ознакомившись с ним, Перкон сразу же отдает распоряжение об аресте Коптева.

27 апреля 1927 года ему предъявляется принятое шестью днями раньше постановление о привлечении в качестве обвиняемого, под которым Коптев предерзостно пишет: «не согласен» и ставит свою подпись. А 17 мая не менее дерзко он заявляет: «Виновным себя в ведении антисоветской пропаганды среди рабочих… признаю». И далее: «Все выступления явились следствием моих политических убеждений».

Это было уже в Москве, куда препроводили опасного бунтовщика тверские стражи пролетарской революции.

1 июня под заключением по делу Коптева появилась резолюция: «В концлагерь на 3 года». И подпись: «Андреев». Тот ли это Андреев, что был членом Политбюро ЦК или его однофамилец рангом пониже, сказать затрудняюсь. Однако 3 июня Особое Совещание при Коллегии ОГПУ этот единолично вынесенный приговор утвердило. И отправился с ним наш земляк в Соловецкий лагерь особого назначения – СЛОН.

Тут можно было бы поставить печальное многоточие, обозначающее очевидно трагический результат столь грозного решения. Однако некоторые попавшие в то же дело бумажки свидетельствуют о том, что и 22 года спустя, в 1949 году Василий Коптев был жив, да еще и «разрабатывался» Шахунским районным отделением Горьковского УМГБ.

В чем же секрет такой живучести бунтовщика-пролетария? Отчасти его приоткрыл мой калязинский знакомый, профессор МГУ и доктор исторических наук Ярослав Леонтьев, специализирующийся как раз по истории самых радикальных революционных партий – левых эсеров и анархистов. «А вы разве не знаете, что Василий Коптев был секретным сотрудником ЧК?» — спросил он меня при встрече. Я, конечно, изумился, да так, что, когда надумал расспросить профессора поподробнее, его и след простыл.

Придется ждать, пока в кустах еще какие-нибудь документики найдутся.