Истории дедушки Сережи. Незабываемый класс

истории дедушки Сережи

Конец июня для каждого из нас отмечен двумя, казалось бы, очень разными рубежами – началом войны и выпускным школьным балом. Многие помнят о «мальчиках 41-го года», в чьих судьбах эти рубежи слились единым трагическим контрапунктом. Но и судьбы их младших братьев — «поколения подранков» – неотрывны от трудной судьбы страны.

22 июня 2002 года на традиционный сбор собрались выпускники мужской средней школы номер один города Калинина, получившие свои аттестаты ровно 50 лет назад. Удивительно, как эти люди, перевидевшие и пережившие за свою почти семидесятилетнюю жизнь столько событий, вырастившие детей и внуков, остались преданы юношеской дружбе и памяти о своих учителях и о самой школе. Нынешним школярам, недрогнувшей рукой выводящим на стенах родной школы непристойные ругательства в ее адрес, понять такое непросто.

Правда, на стенах школы на проспекте Калинина, где проходила эта встреча, ничего такого нет. К тому времени в ней расположился тверской лицей – заведение элитное, собравшее особо способных детей со всего города. В 1948 году это здание заняла школа, которая была не элитной, но единственной мужской десятилеткой в Пролетарском районе. Послевоенных подростков силой в школу не тянули: «ремеслуха», где худо-бедно кормили и одевали, в ту несытую пору привлекала куда больше. Так что в том 1952 году в районе был единственный мужской выпускной класс. Но что это был за класс! Из 30 выпускников 18 – более половины! – были представлены на медали различного достоинства. В такую возможность тогдашнее РОНО не могло поверить, и после кропотливой перепроверки медали получили «только» 11 парней. А «золото» было оставлено одному – Юре Рябинину, придраться к которому было просто невозможно. Интересно, побил ли этот рекорд полувековой давности хоть один из тверских выпускных классов?

Впечатляют и последующие достижения выпускников 1952 года: практически все сразу поступили в вузы, в том числе в престижные московские и ленинградские, половина стала кандидатами и докторами наук. Так сложилось, что почти все трудились в оборонном комплексе – в ту пору эта стезя представлялась наиболее почетной.

Увы, краткость мужского века в России сильно сказалась на этом выпуске. Половина класса не дожила до 50-летия их выпуска. Вот и «золотой Юра» — генерал-лейтенант Рябинин — в октябре 1987 года погиб в авиакатастрофе, как говорится, «при исполнении служебных обязанностей». Многих «оборонщиков», как мы помним, подкосила поспешная конверсия – враз оказавшиеся ненужными стране, ради которой они трудились всю жизнь, опытнейшие пятидесяти-с чем-то-летние спецы нередко кончали инфарктами и инсультами. Один из них сам свел счеты с жизнью…

Из доживших приехать смогли тоже не все. В общем, собралось их всего пятеро – из Твери, Москвы и Петербурга, да еще жены и, самое важное – две учительницы, когда-то пестовавшие убеленных сединами почтенных мужей: историк Наталья Степановна Кононова и «словесник» Татьяна Ивановна Копылова, бывшая одновременно завучем школы. Она-то и назвала их класс «незабываемым». Эти ребята никогда не жаловались на перегрузку. Напротив, им всего было мало. Каждый из них не только читал какую-то дополнительную литературу по интересам, но и с увлечением занимался кто спортом, кто в драмкружке, кто танцами. С драмкружком, конечно были проблемы, особенно с женскими ролями. Но тот же Юра Рябинин весьма талантливо сыграл госпожу Простакову в фонвизинском «Недоросле». А Игорь Наумов, поступивший в Московский энергетический институт, писал своей учительнице: «в институте все нравится, но не хватает уроков литературы». Они спорили, не стесняясь высказывать свое мнение, даже если оно не совпадало с общепринятым…

Олег Александрович Баранов, известный многим в Твери наставник будущих педагогов, тоже из этого выпуска. Он говорил, что им повезло в том отношении, что учила их целая плеяда учителей-интеллигентов. Интеллигентов не по признаку образования и внешней культуры, а по способности слышать другого человека. «С нашим мнением считались – и это было для нас самое главное…»

Кому-то покажется удивительным, что подобная учительская позиция могла существовать в условиях идеологического диктата. Но факт ее существования подтверждается выпестованным именно этими учителями поколением шестидесятников. В этих мальчиках суровой сталинской эпохи было воспитано непривычное для последующих поколений чувство долга перед страной и, как это ни удивительно, — чувство доброты.

Об этом они говорили сами, собравшись в тесный круг за праздничным столом..

Но больше всего они говорили об одном человеке – о своем классном руководителе Ефиме Самуйловиче Полойко. Говорили взахлеб – удивляясь, смеясь, восхищаясь. Можно представить, чем был для этих почти сплошь выраставших без отцов мальчишек бывший капитан-десантник в неизменном кителе без погон, лишь незадолго до их выпуска смененным на гражданский костюм. Судя по их словам, он мог быть грубоватым и резким, мог обозвать их «дураками» или «разгильдяями», кое-кому случалось и подзатыльник от него получить. Но как же любили они своего учителя математики! Как вспоминали его потертый портфель и неизменный деревянный транспортир под мышкой, его любимые словечки… А как любил их он?

Евгений Федорович Клементьев, помнящий свое детство главным образом по сосущему чувству голода, с 14 лет работал помощником кочегара на ТЭЦ. Был момент, когда смертельно устававшему мальчишке показалось невмоготу соединять школу и добывание куска хлеба. И тогда у него дома появился Ефим Самуйлович. Он был немногословен: «Собирайся. Пойдешь жить ко мне». Парня это так потрясло, что он заверил учителя: справлюсь сам, не оставлять же мать одну. Тот поверил. И не ошибся.

Он давал им чувство опоры, тем самым воспитывая и в них мужскую надежность, рыцарство, если угодно. Но главное, что они выделяют в нем – высокий профессионализм. Математику он преподавал блистательно, внося в эту точную науку такую страсть, что не заразиться ею было просто невозможно. Потому и пошли они почти все по научно-технической части, что без математики свою дальнейшую жизнь уже не представляли.

Увы, судьба этого блистательно талантливого человека, оставившего такой глубокий след в жизни своих учеников, не была столь же блистательной. Он не смог перенести крах страны, в преданности которой был воспитан сам и воспитывал других. Так объясняют его самоубийство в начале девяностых его ученики.

Как жаль, что некому было снять фильм об этом удивительном сборе, чтобы показать его поколению нынешних школяров, а заодно и реформаторам нашей школы, полагающим, что формальными изменениями можно заменить тот высокий дух, что существовал в ней когда-то вопреки всем формальностям.