Истории дедушки Сережи: место для внезапного поцелуя, или Обиталище блудного сына

истории дедушки Сережи

Эта история из самых недавних. Настолько недавних, что и сегодня сердце щемит, когда прохожу мимо бывшей булочной на бывшей улице Урицкого. Хорошо, конечно, что имя прославившегося крайней жестокостью питерского чекиста исчезло с карты Твери и улица стала зваться, как и в старину, Трехсвятской. Но ведь и булочной этой много лет и столько всякого с ней связано, что книгу можно писать.

А вот и она исчезла. Теперь гляжу: с одной стороны бывшей булочной – что-то вьетнамское, а с другой – недешевая кафешка, у входа в которую чьей-то игривой рукой начертано: «Место для внезапного поцелуя».

А ведь совсем недавно, года полтора назад, можно было, открыв эту дверь, увидеть за столиком чуть сгорбленную фигурку Поэта – может быть, единственного в населенной множеством стихотворцев Твери.
Он приходил сюда часа в три дня и сидел до вечера. Иногда брал стакан чая и неспешно пил его, заедая чем-нибудь принесенным из дома. Его не гнали и когда он ничего не брал, зная, что он приманивает желающих поговорить с известным литератором посетителей. Поэт был беден, но щедр и всегда предлагал собеседнику угоститься чем-нибудь из своих припасов, но те, как правило, покупали что-нибудь сами. Порой вокруг него, как запечатлено на приведенном здесь снимке, собиралась целая компания местных чудиков.

Как истинный гений, он был снисходителен даже к откровенным графоманам, умея находить хорошую строку в самом беспомощном плетении кое-как рифмованных словес. Но к носителям известных имен он был беспощаден. А того, чьим именем вскоре была названа одна из центральных улиц Твери, и вовсе не считал поэтом.
Столичные критики, знавшие его по публикациям в знаменитом журнале, называли его одним из лучших поэтов современной России. Но сравнивать его с кем-нибудь было невозможно. «Другой» — так назвал большую статью о нем известный критик Максим Амелин.
Еще бы! Женя Кац, матерый вор-карманник, имевший семь судимостей, был другим и за колючей проволокой, где он провел 20 лет среди таких же вроде бы рецидивистов, как он сам. Не похожим на других поэтов был и автор доброго десятка книг Евгений Карасев.
Однажды он показал мне книгу на китайском языке. Это была антология российской поэзии, в которой был раздел, состоящий из его стихов.
Не знаю, как звучал Карасев по-китайски, но по-русски его авторство угадывалось после нескольких обжигающих душу строк.
Но я не о стихах, я о Жене Карасеве, с которым был знаком лет двадцать, а последние лет пять встречался с ним в этой самой булочной, след которой скоро совсем сотрется из памяти тверитян.
Ровно год назад, в январе 2019-го, в «Литературной газете» появилась последняя прижизненная публикация его стихов. А в начале февраля его не стало.

Последний раз я видел его уже не в булочной, которую успели закрыть к тому времени, а в кафе «Али Баба». «Могут ли быть хорошими стихи ни о чем?» — спросил я его. «Конечно», — ответил он. «Но ты ведь таких не писал?» — «Не писал».
Таков был его подаренный мне прощальный парадокс.
«Песни блудного сына» — назвал он одну из больших своих книг. Как известно, библейский блудный сын вернулся к отчему дому и был принят с любовью. Если Тверь можно считать отчим домом поэта Евгения Карасева, то достойная встреча его для нас еще впереди. И тогда на «месте для внезапного поцелуя» появится, быть может, какая-то более достойная этого места памятная надпись.