Истории дедушки Сережи: жители страны Коммуналии

истории дедушки Сережи

Так уж получилось, что почти все наши прежние истории были о людях, чего-то в жизни добившихся. Но не менее поучительны судьбы тех, кто за жизнь свою не смог добиться даже собственного жилья. Вот об этих горемыках, имя которым – легион, следующая история.

Жили-были в селе Бортниково, что под Тверью (ныне оно уже в городской черте), Степан Логунов с женой и детьми. Люди были трудовые, степенные, строгих правил. А чуть подалее от Твери, в большом селе Медном жила другая крестьянская семья, главой которой был Иван Цибин.  Прокормиться на скудной тверской земле большим семьям было трудновато, вот и подались Маша Логунова и Алексей Цибин на заработки в Тверь. Там и встретились, и поженились, и детей завели. Алексей две войны прошел, мировую и гражданскую, и домой вернулся целым. Можно сказать, повезло. Вот только домом своим до революции обзавестись не успел, а после революции «квартирный вопрос» и вовсе стал нерешаемым. Алексей Иванович работал охранником, а его жена Марья Степановна – ткачихой.

Мария Цибина

И хоть стала она в тридцатые годы стахановкой, но ничего, кроме комнаты в коммунальной квартире, не заработала. Впрочем, по тем временам в отдельных квартирах жили только большие начальники. А для рабочей семьи и комната была большой удачей.

Перед войной Цибины жили в так называемом Кировском поселке – на 3-й улице Кирова в доме №4. Семья после женитьбы старшего сына Николая и рождения его детей выросла до семи человек. Сам Николай прошел финскую войну, и с начала Отечественной снова был на фронте, в танковых войсках. Его младшей сестре, Надежде, едва исполнилось 13, когда немцы подходили к Калинину.

Бежать решили в деревню Глинки Поддубского сельсовета – там жила родня невестки. Да и Медное, родное село главы семейства, было неподалеку.

Надежда хорошо запомнила этот день 13 октября 1941 года, когда они, нагруженные поклажей, выбиваясь из сил, брели по забитой беженцами дороге. Их обгоняли машины, но ни одна из них не остановилась, сколько ни махали им рукой, прося подвести. Видя, что дети буквально падают от усталости, Алексей Иванович решился на отчаянный шаг. Он загородил дорогу очередной машине, сунув при этом руку во внутренний карман полувоенного пальто так, словно у него там было оружие. Жест подействовал. Вышедший из кабины человек в кожаном пальто стал выяснять, в чем дело. Не вынимая руки из кармана, отец велел Надежде посмотреть, что в крытом кузове. Там обнаружился большой фикус и другие домашние вещи, сопровождаемые представительной дамой в модной шляпке. Без долгих разговоров Алексей Иванович велел грузиться туда невестке с детьми и вещами. Так и добрались до Глинок.

Алексей Цибин

Немец не дошел до деревни всего три километра. Линия фронта в те дни беспрерывно менялась, и пересекать ее местным жителям и беженцам было хоть и рискованно, но возможно. Однажды они услышали о том, что кто-то из соседей ходит через фронт и возвращается с вещами. Алексей Иванович забеспокоился. Почти все нажитое за долгие годы тяжкого труда добро осталось в Калинине. Стало ясно, что растащить и разграбить его мог кто угодно. И тогда Алексей Иванович решил вернуться. Родные отговаривали, но он настоял на своем решении.

В оккупированном Калинине он оказался в начале ноября. Придя домой, обнаружил пропажу части вещей. Учитывая, что соседи оставались на месте и сломан был только замок в комнату Цибиных, но не общая дверь в квартиру, заподозрил соседей. Те отпирались. В общем, разыгралась классическая коммунальная история, разбираться в которой по тем горячим временам было некому.

А через несколько дней в квартиру постучали. Открыла соседка. Некто с повязкой спросил, есть ли в доме мужчины. Та указала на комнату Цибиных. Алексея Ивановича увели в комендатуру. Там, узнав, что до войны он был охранником, сказали, что тем же он будет заниматься и сейчас.

А через месяц немцев из Калинина выбили. Цибины вновь собрались на 3-й Кирова. Отношения с соседями были, естественно, натянутыми. Но время было тяжкое, не до склок. Зиму пережили, а в мае Алексея Ивановича арестовали.

Из материалов дела видно, что обвинение в пособничестве оккупантам основывалось главным образом на показаниях соседки по квартире. Между прочим, она обвинила соседа и в том, в чем тот подозревал ее саму – то есть в присвоении чужих вещей. Следователей, впрочем, такие «мелочи» не интересовали. Как, впрочем, и то, что настоящий пособник врага непременно выдал бы немцам живших в доме членов партии, в числе которых была и обличавшая его соседка. Цибин этого не сделал. Тем не менее, 2 сентября 1942 года Особое совещание приговорило Алексея Цибина, 1888 года рождения, к расстрелу.

Такой вот финал оказался у этой коммунальной ссоры.

Впрочем, Цибин не был расстрелян. По свидетельству о смерти, выданном его дочери, 11 сентября 1942 года он умер от дизентирии. Что особенно поразило Надежду Алексеевну, свидетельство было выписано Медновским ЗАГСом (Медное было в ту пору райцентром). Отсюда и проистекает ее убеждение в том, что отец и похоронен на своей родине, в Медном – там, где лежат еще тысячи безымянных жертв репрессий. Вздорность обвинения подтверждается еще и тем, что реабилитирован был Алексей Цибин одним из первых – в сентябре 1956 года. Через несколько месяцев его дочь получила «компенсацию» за смерть отца. Она составила 441 рубль 16 копеек. По тогдашнему официальному курсу –110 долларов.

Судьба самой Надежды оказалась непростой. В сентябре 1944 года ей исполнилось 16 лет. В ту пору они жили в одной из казарм во дворе «Пролетарки». А в октябре она попросилась на фронт. Ее не брали, но она добилась своего и была направлена на Волховский фронт, связисткой. Месяцы своей фронтовой жизни она вспоминала неохотно. Было очень тяжело, порой – невыносимо. Вступила в комсомол. Была контужена во время авианалета. В госпиталь не поехала – отлежалась в медсанбате. Вот и все.

Потом – демобилизация, трудные послевоенные годы. На работу устроиться было трудно, а увольняли ее по сокращению в числе первых. Она считает, что это из-за отца. Потом устроилась на радиозавод, где отработала семь лет. Вышла замуж, родила дочь. Да только жизнь так и шла – по коммуналкам. Уже и дочь вышла замуж, и у нее появились дети – и тоже жила в коммуналке, да еще в холодной комнате, что грозила туберкулезом. Одно время пришлось жить всем вместе на 15 с чем-то квадратных метрах, хотя и на проспекте со звучным названием – 50-летия Октября.

Надежда Винославская

Сколько хитрости и изобретательности ей потребовалось, чтобы добиться квартиры хотя бы для дочери! К тому времени Надежда Винославская уже много лет работала на хлопчато-бумажном комбинате. Ее очередь на квартиру была 11-я. Но дочь жила совсем в невыносимых условиях, и тогда Надежда Алексеевна согласилась получить хоть какое-нибудь жилье, освобождаемое, как тогда определяли, «по естественной убыли». Таких вариантов оказалось несколько. Она выбрала едва ли не худший – комнату в старом доме рядом с парком Текстильщиков. Расчет был на то, что дом подлежит капитальному ремонту – и тогда есть шанс получить отдельную квартиру. Так и случилось. После многих жалоб и писем во все инстанции уже на уровне министерства текстильной промышленности решено было бывший «морозовский» дом расселить. Так дочь получила квартиру в поселке Химинститута.

Это было уже в годы перестройки. На собственную судьбу Надежда Алексеевна уже не роптала. Жила в своей комнате с сильно пьющим соседом, радовалась приходам внуков, которые быстро взрослели. Выйдя на пенсию, активно включилась в общественную жизнь, став старшей по подъезду. К тому времени, когда мы с ней познакомились (а это было более десяти лет назад), она уже который год пыталась решить так и не решенную за всю долгую жизнь задачу: поселиться в отдельной квартире, желательно со старшим внуком, чтобы было кому ухаживать. За эти годы она накопила толстую пачку писем – ответов на ее обращения во все уровни власти. Она, фронтовичка, ветеран труда, имевшая к тому же статус пострадавшей от незаконной репрессии, инвалид 1-й группы, обращалась к своему государству с просьбой избавить ее хотя бы на склоне лет от многолетнего коммунального существования и предоставить ей нормальное человеческое жилье.

Ответы – замечательны. Ни единого человеческого слова: холодные барабанные отписки. Но среди этих словно бы бездушным роботом рожденных «отношений» есть и бумага просто замечательная. Один теперь уже по счастью бывший заместитель главы городской администрации нашел для ветерана-фронтовика нестандартную фразу, полную особого душевного тепла: «Вы состоите в очереди с 26 июня 2000 года, а первый на очереди состоит в ней с 1968 года». Иными словами, подождите еще 32 года, тогда, может, и дождетесь чего.

Чем закончилась эта история, я так и не узнал. Тогда, в 2005-м, Надежде Алексеевне было 77 лет. Несмотря на возраст и болезнь, она была полна оптимизмом. «Я никого и никогда не боялась и не боюсь, — говорила она, – особенно начальству говорить все, что я думаю. Я и тюрьмы никогда не боялась. Когда с тюремщиками по соседству жила, они мне все рассказали, как там себя вести. Не пропаду». Певунья и плясунья в молодости, она готова была посмеяться и над собственной бесприютностью. Но нет-нет, да и слеза наворачивалась, когда вспоминала что-то особенно горькое из не богатой радостями жизни.

Все-таки закаленный жизнью народ выковался в Коммуналии! И, как заметил еще классик, «квартирный вопрос» испортил далеко не всех и не полностью. Если б у нас еще и власть в коммуналках попарилась, она бы такой народ понимала. Да где уж им.

На заглавном фото Логуновы-старшие.