Истории дедушки Сережи: тургиновская Садэль

истории дедушки Сережи

Усидеть на месте после такого письма было невозможно. Перво-наперво очень захотелось узнать, как человек с фамилией Садэль, уместной для Парижа или Мадрида, мог осесть в тверском селе Тургинове. Во-вторых, речь в письме шла о моем собственном деде, сгинувшем в феврале 1942 года по дороге из блокадного Ленинграда. Я упомянул об этом трагическом эпизоде в статье, посвященной 60-летию снятия блокады, никак не рассчитывая, что кто-нибудь откликнется. И вдруг это письмо…

Разыскать Екатерину Александровну труда не составило – в Тургинове ее хорошо знали. Прожила она здесь около шестьдесяти лет. Работала в райвоенкомате, в школьной библиотеке, 12 лет возглавляла местный дом культуры.

Здесь же трудились ее родители. Мать была председателем сельсовета, отец работал в райкоме. Несмотря на экзотическую фамилию, род их самый что ни на есть крестьянский. Еще в конце позапрошлого века несколько эстонских семей, спасаясь от безземелья, двинулись в сторону Сибири. Ее дед и бабка – тогда совсем молодые — дошли до Торопца, да тут и осели. Видно, здешний лесной и озерный край напоминал им родную Лифляндию.

Здесь, на хуторе Филипцево, и мать ее родилась, и она сама. Отсюда в 1940 году Екатерина поехала в город Великий Устюг, поступать в речной техникум, на судоводительское отделение. Мечтала о море, да в мореходку девушек не брали. Но и речные волны бороздить ей не пришлось. Вместо пароходного штурвала в сентябре 1941 года ей пришлось взять в руки лопату, чтобы рыть противотанковые рвы под Ленинградом. Их было 120 человек – 17-18-летних мальчишек и девчонок, кое-как одетых и обутых. Кому были нужны эти рвы, они так и не узнали. Сами-то они, как оказалось, никому нужны не были, потому что с наступлением морозов начальство разбежалось, а их бросили практически на погибель.

Страшным январем 1942 года вдвоем с подругой двинулись они домой, в Великий Устюг. Полтыщи с лишним километров, пешком, без еды, в осенних пальтишках и лаптях, набитых сеном, шли комсомолки от деревни к деревне, побираясь Христа ради. Через месяц пришли – но их словно бы никто и не ждал. Директор, правда, выписал «материальную помощь» — 80 рублей. Столько стоил на базаре литр молока…

Потом, спасаясь от голода, поступила на железнодорожные курсы в Вологде, и уже с 23 февраля, как значится в полученной из архива справке, Екатерина Садэль числится старшим кондуктором 18-й колонны НКПС. А весной довелось ей участвовать в доставке вывезенных из блокадного Ленинграда. Тогда-то и увидела покрытую трупами платформу в Череповце, по которой и пройти-то нельзя было, не потревожив человеческие останки. Видела и то, как падали в давке на станции и тут же умирали изможденные люди, видела, как выбрасывали умерших из вагонов прямо на ходу поезда. Кто хоронил их и где – о том неизвестно.

Нет, деда моего она не могла видеть – он погиб чуть раньше. Но эту страшную дорогу, знакомую мне по рассказам родителей, теперь я как бы увидел еще раз – глазами девчушки-кондуктора, уже познавшей, что такое голодное истощение, и все же на всю жизнь потрясенной увиденным.

Потом в составе все той же 18-й военизированной колонны возила на фронт солдат и боеприпасы, а с фронта – раненых. И по родной Калининской, тогда прифронтовой области ездить приходилось. Не раз попадала под бомбежку. Но ей везло – даже когда под Курском их колонну разбомбили, ее паровоз 41-94 уцелел. В 53-м этот «счастливый» паровоз встретился ей уже в мирном Калинине – и как же порадовала ее та встреча!

Однажды ее пригласили в отдел НКВД и как комсомолке и патриотке предложили информировать о настроениях среди железнодорожных служащих. Но патриотизм и ябедничество как-то плохо соединялись в ее представлении. Отлынивала как могла от этих «поручений». Мечтала вернуться в родной техникум.

И летом 1943 года ей повезло: какой-то случайно встретившийся молодой человек, которому она поведала о своей мечте, выхлопотал ей вызов на учебу. Родители были уже в Тургинове, куда их направил обком партии – восстанавливать недавно освобожденный от оккупантов Тургиновский район. Приехала к ним на побывку – но встреча получилась не очень радостной. Не имевшие ни кола ни двора родители прямо сказали, что поддерживать ее материально не смогут. Жить на стипендию – значило умереть от голода. Подалась в Калинин с мыслью поступить в армию. Но не очень-то ее тут ждали. За несколько дней, как сама говорит, «промотала все с себя», так что осталась буквально босой. Дошедшая до отчаяния, пришла в горком комсомола как была, босиком. И с порога – комсомольский билет на стол: «или направляйте в армию, или забирайте билет». Должно быть, вид у нее был такой, что ее не отругали за то, что билетом бросается, а выдали талон в столовую и направили в штаб 6-й дивизии НКВД.

Поначалу ей предложили служить в СМЕРШе (так называлась в те годы военная контрразведка – «Смерть шпионам»). Сразу вспомнился опыт общения с вологодскими чекистами – и отказалась категорически. Работа на кухне ее, девушку по тем временам весьма образованную, тоже не прельстила. Так стала она шифровальщицей.

Прослужила до конца войны. Какие задачи решала дивизия, толком не знает и по сей день. Свою работу выполняла старательно, но подписки о неразглашении, которые давала не раз, отучили от излишнего любопытства. Не знаешь – значит, не разболтаешь. Случалось обеспечивать связь при ночных операциях против бандитов в Западной Белоруссии – вот и все, что помнится. Да еще всякого рода трудности, неизбежные для женщины на войне: негде помыться, негде укрыться от докучливых мужских глаз. Прямо говорит: своих боялись больше, чем немцев. Случаи насилия, в том числе и под угрозой оружием, были нередки.

Ее эта чаша миновала. Более того: там, на фронте, нашла своего суженого. Поженились в декабре 1944-го. Даже что-то вроде свадьбы сыграли…

Такая вот жизнь. Самая обыкновенная, как была уверена сама Екатерина Александровна. Наверное, она права: для людей ее поколения жизнь, полная испытаний, в которых люди либо закаляются, либо гибнут, действительно не представляет чего-то исключительного. Удивительна, пожалуй, не сама жизнь, а то, что пройдя через все это, люди продолжают мерить ее теми же мерками, что и не голодавшие, и видевшие, как падают и умирают на ходу голодные люди, как горят вагоны с людьми. Но что-то в этой жизни мы, не видевшие, уже никогда не поймем.