Истории дедушки Сережи: по страницам мужицких мемуаров

истории дедушки Сережи

От того, может, и коротка историческая память у нынешних горожан, что их деревенским дедам и прадедам, в поте лица добывавшим хлеб насущный, не до мемуаров было и составления родословий, которые во все времена почитались делом сугубо господским. Но уж если брался грамотный и вдумчивый мужик за перо, то создавал если не шедевр, то нечто заведомо необыкновенное.

Такова «Моя исповедь», написанная Николаем Никаноровичем Кабетовым, человеком действительно необыкновенным.

Точные даты жизни его в рукописи не зафиксированы, а я так увлекся ее изучением, что не спросил о них у его дочери Нины Николаевны Фадеевой.

Но, судя потому, что в армию он был призван как раз в революционном 1905 году, родился Николай Никанорович в середине 1880-х годов, а умер уже в 1970-х, поскольку снимок его с женой, сделанный в 1970 году, был передо мной.

Образование его было невеликим – всего три класса сельской школы. Но в той школе учила детей знаменитая семья педагогов Раменских. И таков был полученный от них заряд культуры, что его хватило на то, чтобы на всю жизнь сохранить, и детям, и внукам передать уважение к печатному и письменному слову. Не в каждой крестьянской избе находилось место для книг. Но в семье Кабетовых, где было восемь детей, десятилетиями хранили подшивки журнала «Нива» и читали выходившие приложениями к нему сочинения русских классиков, включая Толстого и Достоевского. Сам Николай Никанорович ни к табаку, ни к спиртному не прикасался, и дети не слышали от него ни единого бранного слова.

Он-то и занес в свою заветную тетрадку предание о том, как его прадед Карп Кабетов, крепостной князей Юрьевых, в 1812 году с парой запасных лаптей на плечах отправился из родного села Мологино Ржевского уезда в стольный град Москву записываться в ополчение. Впоследствии либеральные князья задолго до царского манифеста освободили своих крестьян от крепостной зависимости. Потому, видно, и успели в этом большом селе вырасти еще до революции несколько мужицких поколений, достаточно предприимчивых и начисто лишенных рабского духа.

Внук Карпа Никанор Михайлович был волостным старостой. Власть и порядок здесь уважали.

А призванному в Кексгольмский лейб-гвардии полк Николаю Никаноровичу довелось стоять на часах в Варшавской цитадели у камеры, где содержался будущий творец массового террора Феликс Дзержинский. На память о тех временах хранится в семье его потомков снимок, сделанный в «артистической фотографии» Ядвиги Малевич, располагавшейся на варшавской улице Нови Свят. Николай на нем справа.

Могучий мужицкий дух, соединенный с трезвостью и трудолюбием, мог, казалось, преодолеть все беды. Но уж очень суров был наступивший ХХ век, «век-волкодав», по отношению именно к таким крепким крестьянским семьям, которые должны были составить главный оплот страны. Николай Кабетов, будучи грамотным и чутким к происходящему в России человеком, понимал, что главный враг мужика – политика. Для того и вернулся в 1917 году из Москвы, где проработал несколько лет трамвайным кондуктором, чтобы укрыться от нее в родном Мологине. Но и здесь она достала его, хоть и не прямо. Из-за революционной разрухи во всей сельской округе не осталось даже фельдшера, не говоря уж о врачах. И когда во время долгой отлучки мужа заболела Аксинья Кабетова, мать пятерых детей, помочь ей было некому. Так и умерла она, не дождавшись мужа.

Беда не сломила Николая. Перемог горе и привел в дом новую жену, Евдокию. Через несколько лет в семье подрастало уже восемь детей. А времена между тем легче не становились. После недолгой нэповской передышки подступила коллективизация. Понимая, что деревня становится ловушкой, в которой и дальше будет без толку и проку

перемалываться мужицкая сила, Николай постарался вытащить из нее хотя бы старших детей, устроив их в уже знакомой ему Москве.

Война обрушилась на Мологино 14 октября. В этот день от бомбежки погибло 76 человек. Уцелевшие жители разбежались по глухим лесным деревушкам. Ушли и Кабетовы. Когда вернулись через несколько дней, в собственный дом их не пустили: в избе расположился немецкий комендант. Устроились на кухоньке. Денщик коменданта немного говорил по-русски, и был столь откровенен, что однажды сказал: «Вашего Сталина и нашего Гитлера на одной веревке надо…» — и показал, что надо.

Николаю Никаноровичу предложили быть старостой. Он отказался наотрез. Знал, чем грозит отказ, но против совести идти не хотел. Быть бы беде, но нашелся односельчанин, побывавший в плену во время первой мировой и знавший немного по-немецки. Он и стал посредником между оккупантами и своими. Впрочем, оккупация была недолгой – всего два с половиной месяца. Освобождали село под католическое Рождество 25 декабря, испортив немцам праздник. После освобождения стали разбираться с так называемыми «пособниками». Бывшего старосту вполне могли упечь, как многих тогда, но его выручил родственник, работавший секретарем райисполкома.

В тылу во время войны, да и после нее выживали едва-едва. За работу в колхозе не давали ничего. Нина работала счетоводом, и тоже ничего не получала. Жили тем, у кого что было. Немногих уцелевших коров использовали как тягловую силу – лошадей не было вовсе.

Нина Николаевная, с немалым трудом вырвавшаяся из сельского ярма, после окончания Калининского пединститута в село же и вернулась, с 1955 по 1984 год проработав в одной и той же школе в селе Глебово, что неподалеку от ее родного Мологина. Там в 1972 году создала она знаменитый на всю область школьный музей, посвященный истории Великой Отечественной войны. ставший делом всей ее жизни.

С ее дочерью, Людмилой Николаевной Фадеевой, тоже учителем, довелось мне поработать в одной из тверских школ. Благодаря ей и дошла до меня эта удивительная и в то же время обыкновенная история.

Мало у кого из нынешних горожан нет деревенских предков. А судьбы их в том тяжком для России веке у всех были схожи.