«Чайка» взлетела с нашего озера. О премьере в тверском ТЮЗе

Не без некоторого страха я шел в ТЮЗ на премьеру спектакля по слишком хорошо знакомой пьесе, не раз виденной на столичных сценах, да еще и в нескольких киновариантах. Любимой, должен признаться, пьесе. Одно только и успокаивало: такой постановки, которая подвела бы черту под множеством ее интерпретаций, еще не было.
«Я напишу что-нибудь странное», — обещал Чехов, задумывая пьесу, которой суждено было перевернуть все накопившиеся со времен Эсхила представления о законах сценического искусства. А чуть позже, уже работая над ней, признавался тому же адресату: «Пишу ее не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены. Комедия…, пейзаж (вид на озеро), много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви».
Значит ли это, что автор, сознательно нарушавший «условия сцены», к тому же призывал и театр?
В известном смысле — да. Пьеса, один из главных мотивов которой – протест против рутины в искусстве, не может быть поставлена рутинными методами.
В этом отношении постановку «Чайки» Вероникой Вигг можно считать абсолютно логичной. Не может и не должна удивлять здесь ни очевидная вольность с костюмами персонажей, ни эксперименты с другим сценическим антуражем – наподобие включаемого время от времени радиоприемника или грязноватой с виду ванны с водой, едва ли не заменившей столь важный для Чехова пейзаж с озером.

Впрочем, озера лично мне, как зрителю, явно не хватало. Британский режиссер могла и не знать, что оно попало в пьесу из нашей губернии (косвенно свидетельствует об этом и упоминание Твери в тексте пьесы). Весной 1895 года, когда Чехов задумал свою «странную пьесу», озера в ней не было. Но летом того же года хозяйка усадьбы Горка, стоявшей на берегу озера Островно, срочно вызвала Чехова, чтобы он успокоил своего друга, художника Левитана, настолько сломленного обрушившимися на него на берегах этого озера «пудами любви», что он пытался покончить с собой. И Чехов увидел это «колдовское озеро», сводившее с ума едва ли не всех, кто селился подле него, и чайку, подстреленную творцом нового искусства, и тут же перенес все это, вместе с гроздью неразделенных любовей, в свою пьесу.
На сцене же мы увидели ободранную стену советской «коммуналки» 50-х годов, на фоне которой герои пьесы то и дело говорят об озере. К нему тянет Тригорина, о шести усадьбах на его берегах и о множестве завязавшихся в них романах говорит Аркадина, о своей жизни, целиком проведенной здесь, вспоминает «чайка» Нина Заречная.
Почему же мы его не видим? Как человек, несколько искушенный, я подумал об экономической подоплеке такого решения художника Дмитрия Горбаса. Выстроить на сцене усадебный дом с широкой парковой аллей, ведущей к озеру, как определено автором пьесы – сложно и дорого. Да и новым такое решение трудно было бы назвать. Вот и появилась подчеркнуто дешевая «коммуналка». Но что-то и она должна означать?
Мелькнуло и еще одно подозрение: уж не крушение ли тех самых «условий сцены», против которых сознательно грешил сам Чехов, составило главную цель создателей спектакля? Мы такого нагляделись: эксперимент ради эксперимента, главное – быть ни на кого не похожим. Но по ходу спектакля увидел, что очарование чеховского текста слишком глубоко захватило творцов тюзовского спектакля. Поняв, что цель заразить этим очарованием зрителей стала преобладающей, я устыдился своих подозрений.
Да и поведение зрителей явно свидетельствовало о том, что эта цель достигнута. Публика реагировала правильно: когда надо – смеялась, когда надо – сидела не шелохнувшись, а в конце неистово и долго аплодировала.

Чтобы понять, чего это стоило, надо вспомнить, что «Чайка» — одна из самых сложных и трудных для восприятия (и, соответственно, для постановки) пьес в мировой драматургии. Едва ли не единственная в мире «пейзажная» комедия с трагическим финалом, со множеством сюжетных линий, каждая из которых достойна отдельной пьесы, с набором весьма непростых характеров, для сценического раскрытия которых необходим сплоченный, понимающий друг друга и очень квалифицированный актерский состав.
Как ни удивительно, но все эти весьма и весьма непростые проблемы Тверским ТЮЗом были решены. Иначе не было бы такого единодушия зрительного зала.

А что же «коммуналка»? Да и с ней все стало понятно. Современная цивилизация загнала нас в городские гетто, образ которых мы тащим с собой, даже когда «выезжаем на природу». Вот и на сцене мы видим «пейзаж» наших душ, сводящий нас с ума не менее, чем «колдовское озеро». Пять пудов неразделенной любви – это наш с вами крест, дорогие современники коммуналок, хрущевок и пентхаузов. Так и надо это понимать.

Сергей Глушков, фото с сайта театра