Истории дедушки Сережи: тверитянка

истории дедушки Сережи

Моя нынешняя история – о женщине, родившейся в Твери ровно 100 лет назад и прожившей почти всю жизнь в деревянном доме рядом с бывшей Аваевской, а ныне 1-й городской больницей. Историю своей жизни она рассказала мне 14 лет назад. Нет уже на свете ни дома того, ни его хозяйки, но судьба этой женщины – удивительная и обыкновенная одновременно, я уверен, не должна быть предана забвению.

Корни

Павловы – род, можно сказать, знатный, хотя и не совсем в привычном смысле слова. Дед Татьяны Николаевны Николай Михайлович Павлов был земским врачом. И не только врачом, но и активным народником, помогавшим Софье Перовской устроиться на работу акушеркой в известные времена «хождения в народ». Существует легенда о том, что в их доме какое-то время то ли скрывался, то ли просто жил Александр Ульянов, готовивший покушение на Александра III. Бабушка тоже была народницей, чему нисколько не мешала принадлежность к знаменитому дворянскому роду Беклемишевых, известному со времен Василия I – сына Дмитрия Донского.

Но самым знаменитым в их семье оказался Николай Николаевич Павлов.

Главного врача Аваевской больницы знала вся Тверь. О его врачебном искусстве ходили легенды. Он лечил и тверскую знать, и рабочих с Морозовской и Рождественской мануфактур. Причем последних – бесплатно. Во время русско-японской войны он работал в военном госпитале в Оренбурге. А во время Первой мировой он лечил раненых в госпитале, который был создан при Николо-Малицком монастыре. В эту пору, в 1916 году, и появилась на свет Татьяна Николаевна – поздний ребенок, хоть и первенец. Ей-то и выпало прожить весь этот невероятно трудный ХХ век, и войти в следующий, XXI-й…

Ее мать была из рода Змеевых – тоже не последней тверской фамилии. Дед Змеев и купил упомянутый дом и земельный участок рядом с Аваевской больницей, по соседству с ныне срытым Головинским валом. Вокруг дома был большой сад с редкими растениями, большими цветниками, которые дед устраивал специально для любившей рисовать цветы бабушки. Широкая лестница спускалась в долину Тьмаки, на обширной пойме которой еще долго сохранялись следы Павловских прудов, как их тогда называли – круглого и овального, соединенных друг с другом и с рекой протоками. К концу прошлого века пруды превратились в грязные лужицы, а о былом парке и ныне напоминают дуплистые дубы, которые кто-то усиленно пытался поджечь изнутри.

Тридцатые годы

Они прошлись по ее семье страшнее, чем все войны. В 1930-м был отправлен в Соловки ее дед по матери – тот самый Змеев. В том же году чекисты пришли к родителям. Поводом послужил тот факт, что в 20-е годы, когда больница то и дело закрывалась, отец занимался частной практикой, хотя с рабочих, как и прежде, денег не брал. Описали имущество, многое забрали и увезли. Мать пыталась искать правду в Москве. Единственным результатом той двухнедельной поездки была жестокая простуда, на почве которой развился туберкулез, унесший маму два года спустя. А в августе 33-го вернулся с Соловков дед. Отец осмотрел тестя и сразу сказал, что больше месяца он не протянет. Так и случилось. Через год, сломленный несчастьями, смертью близких, умер и сам Николай Николаевич.

Татьяна в эту пору уже училась в Москве, в 1-ом медицинском на санитарно-гигиеническом факультете. Как ни тяжело было за один год потерять почти всех родных, она считает, что им повезло. 37-го года им все равно бы не пережить. Они все-таки умерли дома – гонимые, униженные, но не оплеванные окончательно.

От студенческих лет кроме знаний осталась память о кельях Новодевичьего монастыря, которые были отданы им под общежития, и о физкультурных парадах, в которых ей довелось участвовать в составе так называемой велосипедной дивизии. Однажды прямо на Красной площади целый ряд велосипедистов завалился, но никого вроде бы не наказали. А еще запомнилась катастрофа знаменитого самолета «Максим Горький», которая произошла 18 мая 1935 года прямо над их головами.

 В 1938 году она закончила институт и почти сразу была призвана на военные сборы в Слуцк. Но воинское звание получить не успела – заболела сыпным тифом. Следующий раз на сборы ее призвали 2 мая 1941 года.

 Лицо войны

Никто не думал, что эти 105-дневные сборы обернутся самой настоящей войной. Для нее началась она с бегства. От Борисова, от знаменитой речки Березины, под сплошными бомбежками их транспортный полк, ежечасно рискующий взлететь на воздух вместе с ГСМ, которые он вез, дошел до Можайска. Оттуда, уже в августе, через родную Тверь (никогда про себя она ее Калининым не называла) эшелоном до Старой Торопы, где их команду высадили, чтобы идти дальше в сторону Великих Лук. Где-там должен был находиться 690-й полк медицинской помощи, к которому ее прикомандировали. После нескольких дней хождения под постоянными обстрелами и бомбежками выяснилось, что они в окружении. Кто-то приказал всем садиться на невесть откуда взявшиеся машины, и ехать на прорыв. Автоколонна вскоре попала под обстрел, все стали в беспорядке разбегаться. Волной от разорвавшейся неподалеку мины ее швырнуло прямо на дно воронки, полной сентябрьской воды. Хорошо, что было кому вытащить, иначе она, едва живая от усталости, наверняка захлебнулась бы.

В деревеньке, до которой она добралась, было полно людей – раненых, контуженных и просто не знающих, куда им деться. Укрыться она смогла только в хлеву, за соломенной кучей. Сняла одежду, чтобы обсушиться – и услышала грубый окрик на пугающе знакомом языке. Немец…

Ей, можно сказать, повезло. Окажись на ней гимнастерка цвета «маренго» с малиновыми петлицами, которую получила она в транспортном полку, продолжения у этой истории могло бы и не быть. Носителей такой формы немцы считали «комиссарами» и расстреливали на месте. На ней же осталась только рубашка и юбка, которую едва успела натянуть – в таком виде и попала в общую колонну пленных.

В Полоцке их, нескольких женщин, главным образом, медиков, прикомандировали к немецкому госпиталю. Впрочем, по специальности их не использовали – только для грязной работы. Жили в хлеву.

Так и прошли все годы плена – при госпитале, переезжавшем из Белоруссии на Украину, потом в Польшу и, наконец, в Германию. Пожалуй, и здесь ей повезло – все-таки не лагерь. Работа была каторжная, но особых издевательств не было. В 45-м, в городе Штральзунде, пришло освобождение. Впрочем, оно было условным. В фильтрационном лагере было не легче, чем в плену. Но когда в этом скоплении изможденных людей вспыхнули эпидемии – сначала дизентерии, потом сыпного тифа, ее призвали на работу как врача-эпидемиолога. Поскольку эпидемии сменяли одна другую, она пробыла на этом посту целый год, пока сборно-пересыльный пункт, при котором она состояла, не опустел окончательно. Это была опасная работа – и не только из-за риска заболеть, но и потому, что ее не раз грозились прикончить – когда приходилось высаживать из эшелона заболевших. Так что война для нее закончилась только в 46-м. Но всевозможные проверки длились еще несколько лет – уже дома, в Твери.

Такая вот была у нее негероическая война – сначала бегство под бомбежками, потом тяжкий труд в неволе, и в конце всего – бремя несправедливых подозрений.

И вся оставшаяся жизнь

Самое удивительное в этой жизни – ее обыкновенность. Обыкновенный многолетний труд, обыкновенно выросшие дети, потом внуки. И ничего нет удивительного в том, что врачом стал ее сын, а внучка стала медиком уже в пятом поколении… Но когда проходят чередой – не года уже, а многие десятилетия – вдруг оказывается, что жизнь вокруг совсем другая. Другие люди вокруг, другой город, другая страна. Так случилось, что от той прежней жизни почти ничего не осталось…

В конце концов искать виновных в том, что жизнь сложилась так, а не иначе – дело безнадежное. Виноват ли дед Татьяны Николаевны в том, что помогал революционерам, которые, придя к власти, испортили жизнь его детям и внукам? А те, кто тонул в болотах, погибал рядом с ней под бомбами и снарядами – виновны ли в том, что враг пришел и осквернил ее родной город и еще множество родных городов и сел? В том, наверное, и состоит подлинная мудрость, чтобы не мучить себя и других вопросами, на которые нет ответа…

На снимках:

Т.Н.Павлова после войны

Н.Н.Павлов