Истории дедушки Серёжи: Подранки

истории дедушки Сережи

Многие помнят пронзительный фильм с таким названием — о детях военной и послевоенной поры. Это поколение, росшее без отцов, на скудных хлебах, часто политых слезами и кровью, в большинстве своем уже перешагнуло рубеж 80-летия. В него стоит вглядеться попристальнее и поучиться кое-чему.

15 лет назад, 22 июня 2002 года на традиционный сбор собрались выпускники мужской средней школы №1 города Калинина, получившие свои аттестаты полувеком раньше. Удивительно, как эти люди, перевидевшие и пере-жившие за свою жизнь столько событий, вырастившие детей и внуков, остались преданы юношеской дружбе и памяти о своих учителях и о самой школе.

Случилось так, что в том 1952 году в Пролетарском районе был единственный мужской выпускной класс. Но что это был за класс! Из 30 выпускников 18 – более половины! – были представлены на медали различного достоинства. В такую возможность тогдашнее РОНО не могло поверить, и после кропотливой перепроверки медали получили «только» 11 парней. А «золото» было оставлено одному – Юре Рябинину, придраться к которому было просто невозможно. Интересно, побил ли этот рекорд полувековой давности хоть один из тверских выпускных классов?

Впечатляют и последующие достижения выпускников 1952 года: практически все сразу поступили в вузы, в том числе в престижные московские и ленинградские, половина стала кандидатами и докторами наук. Так сложилось, что почти все трудились в оборонном комплексе – в ту пору эта стезя представлялась наиболее почетной.

Увы, краткость мужского века в России сильно сказалась на этом выпуске. Половины класса не было в живых уже тогда, в 2002-м. Вот и их «золотой Юра» — генерал-лейтенант Рябинин — в октябре 1987 года погиб в авиакатастрофе, как говорится, «при исполнении служебных обязанностей». Многих «оборонщиков», как мы помним, подкосила поспешная конверсия – враз оказавшиеся ненужными стране, ради которой они трудились всю жизнь, опытнейшие пятидесяти-с-чем-то-летние спецы нередко кончали инфарктами и инсультами. Один из них сам свел счеты с жизнью…

Из доживших приехать смогли тоже не все. В общем, собралось их тогда всего пятеро – из Твери, Москвы и Петербурга, да еще жены и, самое важное – две учительницы, когда-то пестовавшие этих уже убеленных сединами почтенных мужей: историк Наталья Степановна Кононова и Татьяна Ивановна Копы-лова, преподававшая у них русский язык и литературу и бывшая одновременно завучем школы. Она-то и назвала их класс «незабываемым». Эти ребята никогда не жаловались на перегрузку. Напротив, им всего было мало. Каждый из них не только читал какую-то дополнительную литературу по интересам, но и с увлечением занимался кто спортом, кто в драмкружке, кто танцами. С драмкружком, конечно были проблемы, особенно с женскими ролями. Но тот же Юра Рябинин весьма талантливо сыграл госпожу Простакову в фонвизинском «Недоросле». А Игорь Наумов, поступивший в Московский энергетический институт, писал своей учительнице: «в институте все нравится, но не хватает уроков литературы». Они спорили, не стесняясь высказывать свое мнение, даже если оно не совпадало с общепринятым…

Олег Александрович Баранов, известный многим в Твери наставник будущих педагогов, тоже из этого выпуска. Он говорил, что им повезло: их учила целая плеяда учителей-интеллигентов. Интеллигентов не по признаку образования и внешней культуры, а по способности слышать другого человека. «С нашим мнением считались – и это было для нас самое главное…»

Кому-то покажется удивительным, что подобная учительская позиция могла существовать в условиях идеологического диктата. Но факт ее существования подтверждается выпестованным именно этими учителями поколением шестидесятников. От коммунистической идеологии они взяли, собственно, только одно: признание необходимости жертвовать собственным интересом ради общего блага, ради блага страны. В этих мальчиках суровой сталинской эпохи было воспитано непривычное для последующих поколений чувство долга перед страной и, как это ни удивительно, — чувство доброты.

Об этом они говорили сами, собравшись в тесный круг за праздничным столом. Честно говоря, я ожидал, что после стольких лет разлуки (предыдущий раз они собирались на 25-летие выпуска в 1977 году) каждый предъявит свой список достижений. Ничего подобного: о себе они говорили мало и с неохотой, хотя у каждого было, чем похвастаться. Зато о друзьях и учителях – увлеченно и с жаром.

Собственно говоря, больше всего они говорили об одном человеке – о своем классном руководителе Ефиме Самуйловиче Полойко. Говорили взахлеб – удивляясь, смеясь, восхищаясь. Можно представить, чем был для этих почти сплошь выраставших без отцов мальчишек бывший капитан-десантник в неизменном кителе без погон, лишь незадолго до их выпуска смененным на гражданский костюм. Судя по их словам, он мог быть грубоватым и резким, мог обозвать их «дураками» или «разгильдяями», кое-кому случалось и подзатыльник от него получить. Но как же любили они своего учителя математики! Как вспоминали его потертый портфель и неизменный деревянный транспортир под мышкой, его любимые словечки… А как любил их он?

Евгений Федорович Клементьев, помнящий свое детство главным образом по сосущему чувству голода, с 14 лет работал помощником кочегара на ТЭЦ. Был момент, когда смертельно устававшему мальчишке показалось невмоготу соединять школу и добывание куска хлеба. И тогда у него дома по-явился Ефим Самуйлович. Он был немногословен: «Собирайся. Пойдешь жить ко мне». Парня это так потрясло, что он заверил учителя: справлюсь сам, не оставлять же мать одну. Тот поверил. И не ошибся.

Он давал им чувство опоры, тем самым воспитывая и в них мужскую надежность, рыцарство, если угодно. Но главное, что они выделяют в нем – высокий профессионализм. Математику он преподавал блистательно, внося в эту точную науку такую страсть, что не заразиться ею было просто невозможно. Потому и пошли они почти все по научно-технической части, что без математики свою дальнейшую жизнь уже не представляли. Но помнят они и другое: как тонко и в то же время настойчиво прививал он им чувство прекрасного, как дол-го и вдумчиво готовил их к посещению пушкинского Музея изобразительных искусств, как беспощаден был в оценках всего поверхностно-модного, преходящего.

Увы, судьба этого блистательно талантливого человека, оставившего та-кой глубокий след в жизни своих учеников, не была столь же блистательной. Он не смог перенести крах страны, в преданности которой был воспитан сам и воспитывал других. Так объясняют его самоубийство в начале девяностых его ученики.

Как жаль, что некому было снять фильм об этом удивительном сборе, чтобы показать его всем-всем: и поколению нынешних школяров, и их родителям и учителям, и тем, кто взялся реформировать нашу школу, полагая, что формальными изменениями можно внести в нее тот высокий дух, что существо-вал в ней когда-то вопреки всем формальностям.